Категории раздела

Наш опрос

Как Вы узнали о существовании Катакомбной Церкви?
Всего ответов: 176

Статистика


Онлайн всего: 1
Гостей: 1
Пользователей: 0

Форма входа

Рассылки Subscribe.Ru
Лампада. Свет во тьме светит



Христианская поисковая система.


Каталог христианских сайтов Для ТЕБЯ 



Маранафа: Библия, словарь, каталог сайтов, форум, чат и многое другое.

Христианский рейтинг ChristForum.info









Главная » Статьи » Культура » Литература

Образ «дитё» в контексте философской антропологии Ф.М. Достоевского (часть вторая)
 
  (Окончание. Начало см. здесь)
 
  Образ «дитё» в системе персонажей

  Как было сказано во введении, где давались теоретические положения предмета творческого исследования, «дитё» представляет собой некий мета-образ, который является идеальной моделью идейно-связанных художественных образов. Образная система любого произведения не мыслима без системы персонажей, которые нередко могут представлять собой центральные и более существенные образы художественной концепции. Чтобы узнать, проявляет ли себя образ «дитё» в системе персонажей, необходимо познакомиться с самими персонажами.

  Если, например, иеромонах Зосима "святое дитё", Митя Карамазов и Родион Раскольников "раскаявшиеся дити", то князь Мышкин просто инфантилен и "дитё" в нем проявлено слабо. Я объясняю это тем, что в случае с Мышкиным Достоевский вынес дух человека в область душевную, и оттого, Мышкин это "дитё" проявленное не внутренне (духовно), а внешне (душевно). Никто в романе не сравнивает Дмитрия Карамазова или Раскольникова с детьми, потому что они суть дети незримые. Напротив же, с Мышкиным все нянчатся: Аглая, Настасья Филипповна, генеральша Лизавета Прокофьевна и др.

  Вот одна из его характеристик в романе, от лица генерала Епанчина: «Совершенный ребенок и даже такой жалкий...» И еще один замечательный эпизод, где Лизавета Прокофьевна решается пригласить князя за стол "но с тем, чтобы непременно завязать ему салфетку на шее... позвать Федора, или пусть Мавра... чтобы стоять за ним и смотреть за ним, когда он будет есть». "Дитё" князя Мышкина - это слабость, душевная доброта, податливость; Мышкин душевен, но не духовен.жудуховную, а как душевную, основанную на человеческой эмпатии.

  Здесь вполне очевиден вопрос о том, как отличить человека духовного от человека душевного? Известный православный мыслитель 19 века епископ Феофан (Затворник), основываясь на святоотеческой антропологии, выделяет несколько сторон или «степеней жизни» человека: собственно духовная, духовно-душевная, душевная, душевно-телесная («сюда принадлежат наблюдения с воображением и памятию, желания из потребностей тела и чувства телесных состояний и впечатлений») и телесная. Из этого антропологического арсенала нам достаточно будет выделить две категории: духовность-душевность.

 
  По мысли епископа Феофана, каждый человек имеет в себе эти «степени», но так или иначе выбор падает на одну из упомянутых сторон. То есть человек вправе сам выбирать, руководствуясь свободной волей, какой жизнью ему жить: духовной, душевной, или телесной. «Пять ярусов, но лицо человека одно», - пишет Феофан Затворник, - «и это одно лицо живет то тою, то другою, то третьею жизнию и, судя по тому, какою жизнию живет, получает особый характер, отражающийся и в его воззрениях, и в его правилах, и в его чувствах, то есть оно бывает или духовным - с духовными воззрениями, правилами и чувствами, или душевным - с душевными понятиями, правилами и чувствами, или плотским - с плотскими мыслями, делами и чувствами».

  В настоящее время понятие «духовность» значительно поистерлось, это слово зачастую употребляется там, где оно вовсе неупотребимо. Понятие «духовность» сместилось из области религиозной (христианской) в область эстетики, где оно характеризует человека с позиции его интеллектуального и мистико-творческого потенциала, но отнюдь не с позиции категорий «целомудрия» или «смирения».

  Что есть "дитё"?

 
  Если воспользоваться художественной интерпретацией образа «дитё» как методом, которым, впрочем, пользовались и в научных исследованиях («Диалектика мифа» А.Ф. Лосева), то взору открывается чудная завораживающая картина - живая и переливающаяся многоцветными образами подобно мыльному пузырю на солнце.

  Под "дитё" можно понимать живую и трепещущую человеческую душу, которая постоянно подвержена осквернению, поруганию, но, как образ Божий в человеке, светит вечной лампадкой, то потухая, то загораясь вновь. "Дитё" это то, что наполняет человеческую жизнь смыслом, состраданием и любовью к ближним. Чем меньше проявляется "дитё" в человеке, тем дальше он отстоит от Бога, его теплоты, тем ближе становятся холод и жуткая тишина подполья, в недрах которого происходит растление человеческого сознания. Человек решается на преступление, бунтует, в первую очередь против Бога, затем против собственной души "христианки", а значит и против "дитё", которое в нем, и, наконец, против жизни другого человека.

  Путь от неверия к убийству (души, чести, человека) закономерен по Достоевскому. Ведь если Бога нет - всё позволено. Человек жаждет абсолютной свободы, жаждет "обнажиться" ("Бобок"). "Свобода" тогда кажется необъятно-туманной, опасливо-притягательной, тайно-желанной. Но, зайдя в эту сырость, мрак, где очевидно присутствие "второго" (которого так удачно изобразил гоголевский Вакула на стене храма), человек ощущает оцепенение и страх, осязает страх, хочет вернуться обратно к доброму и всемогущему Отцу, зная, что примет.

  Испугавшимся капризным ребенком оказывается Родион Раскольников. Гордости в нем оказалось меньше, чем "дитё", и вот, это "дитё" захныкало и засветилось в объятьях надежных и добрых. Но есть и такие персонажи, в которых гордости оказывается больше, и капризность в них не шумная, плаксивая, а наоборот, сосредоточенно-злая и тихая. Это Ставрогин, Смердяков, Свидригайлов. Удивительно, что все три фамилии начинаются на "с", думаю, что не случайно. Если протянуть звук "с", то будет очень похоже на шипение змеи. Змеи таятся, они грациозны и капризны, злы и тихи. Змеи коварны и мрачно-задумчивы, они прячут свои идеи, скрываясь под горячими камнями и в ущельях скал, тоже в своего рода подпольях, как и «подпольные» герои Достоевского. Чтобы сопоставить два рода этих непохожих друг на друга персонажей, относящихся к темной и светлой стороне, важно вспомнить о евангельской полярности: «дети Божии» и «дети дьявола».

  В определении «дети дьявола» слово «дети» уже не имеет того светлого и доброго наполнения, а имеет значение принадлежности по родству. Дети Божии способны на смирение, кротость, покаяние, поскольку естеством их является любовь и благодать Божья. Эти дети: старец Зосима, Соня Мармеладова, Дмитрий Карамазов, Родион Раскольников и др. Напротив же, «дети дьявола» имеют в себе совершенно иное естество: гордое, бунтующее, сладострастное. К ним можно отнести упомянутых ранее Ставрогина, Смердякова, Федора Карамазова, Свидригайлова, отца Феропонта и др. И те и другие персонажи являются детьми, но детьми различными по естеству.

  «Дитё» - есть также, воспользуюсь для примера строчками Б. Пастернака, но только наоборот: «образ Слова (Христа) в мире явленный». И этот образ Достоевский, находясь в противоречиях с миром и самим собой, чувствовал и тянулся к нему. Мерцающий божественный образ заставлял его жить, как бы это ни казалось бессмысленно в иные жуткие минуты, побуждал верить в чудо. Ни этим ли гениальны произведения писателя – неповторимым ощущением мира как жестокого настоящего и неуловимо-прозрачного присутствия мира иного. В этой ускользающей от мысли необъяснимой связи и кроется, думается мне, секрет гениальности писателя, его таинственная сущность.

  «Ставрогинский грех» (по поводу книги Б. Соколова «Расшифрованный Достоевский»)

  Непозволительно с точки зрения современного достоеведения будет обойти стороной вопрос об этом щекотливом предмете, столь заманчивом для нынешних исследователей. Здесь я имею в виду вопрос об «ставрогинском грехе» по отношению к личности писателя.

  Надо сказать, что эта тема из разряда кулуарных шептаний каким-то образом переросла в разряд узко-специальных гипотез с претензией на высокую степень достоверности. У меня нет цели серьезного обращения к исследованию истории этого вопроса, или опровержению тех или иных источников. Письменные свидетельства, воспоминания, говорящие о Достоевском как о человеке «земном», страстном, противоречивом, нервозном, не сделали для меня открытия. Скажу больше, по моему, эти письма, записки, слухи, коими так дорожат и которые так ценят создатели новой концепции о Достоевском, затрагивают лишь малую часть той тьмы, в которой приходилось «ночевать» писателю. «О том, что Достоевский тоже человек, а потому и все человеческое не было ему чуждо, люди, надо думать, догадывались и без фрейдистских отмычек» - остроумно замечает в своей работе Ю. Селезнев.

  Но даже после этих слов я не отказываюсь от своей идеи «дитё» и не умаляю всего сказанного в пользу душевных качеств Федора Михайловича. Да, я не обнаружил и не продемонстрировал в своем исследовательском эссе с «профессиональным» любопытством интимные, вырванные из контекста всей жизни, события и мысли. Но мне кажется, что подобные приемы либо одно из проявлений мифа об объективности и нетенденциозности в реальной науке, который серьезно укоренился в настоящее время, либо же, что уже совсем кажется странным, личная творческая инициатива – у кого что болит…

  Интересно, что прежняя осторожность, какая-то подростковая «озирательность» в исследовании соблазнительной темы о «развращенности» Достоевского, переросла в настойчивую «аксиому». Речь уже ведется не о каких-то общих местах, или возможностях, а о самом желаемом факте поступка. Какого такого поступка? «А такого», скажет господин N, «что ваш душечка Достоевский – развратник и содомит!» Что на это ответишь, здесь соловьиным пением не отделаешься, тут Розанова с шипами подавай. Но я ведь не Розанов, да и на Соловьева мало похож. Поэтому останусь при своем «дитё» и думаю, что с ним-то мы и отыщем правду.

  Еще меня интересует вопрос: для чего надо знать наверняка, совершал Достоевский «это» или не совершал? Откуда такое нетерпение и навязчивость у интеллигентного литератора? Одну из таких книг господина Б.С. я недавно прочел и боюсь, что не совсем избавился от гневной интонации в голосе. Но что поделаешь – люблю я этого широкого человека (Достоевского то бишь), а порой и ненавижу… Его школа, не правда ли? Все это так, но ведь бывает, что человек может ненавидеть или завидовать. Что тогда? Одно дело, когда человек необразован. Он вам прямо и скажет: «Я этого вонючку Достоевского терпеть не могу!» А если этот человек доктор филологических наук, да к тому ж просторечиями и жаргонизмами выражаться не способен. Что тогда? Может быть, тогда и выползают на полки магазинов соблазнительные «разоблачения» и раскрытия человеческих судеб. Остановлюсь на этом, дабы не оказаться на месте людей, к которым я выражаю своё несогласие. Ведь гнев, обида и завись так заманчивы…

  «Чужая душа потемки» - говорит русская пословица. Иногда то, что кажется очевидным в человеке, всего лишь наша иллюзия или иллюзия большинства. Один из русских церковных историков А.В. Карташев, говоря о вселенских соборах, высказал интересную мысль: «Верующий историк должен видеть икону событий, но именно как историк он обязан знать и давать отчет о всей живой прозе событий прошлого».

  Проза жизни каждого человека – это, по сути, то подполье, где происходят самые мерзкие вещи, и мало кто может уберечься от них. Но над мутным стихийным потоком жизни (который, впрочем, можно понять и как единое существо человеческой жизни, и тогда не секрет что станет доминантой в ее изображении) непременно находится ее икона, которая и является истиной. Однако икону жизни может увидеть не каждый, но лишь «праведно зрящее око видит икону там, где плотское зрение видит лишь убогую материальную оболочку» [там же]. Вот именно - материальную оболочку жизни Достоевского мы увидели, да и не только увидели, но и сделали соответствующие выводы. Но можно ли на этом остановиться и обрисовав круг объективных реалий, символизирующих якобы «истинность», приняться за следующий соблазнительный предмет.… Это решение свободной воли человека.

  Но ведь «икона жизни» человека, в нашем случае Ф.М. Достоевского, так и остается не узнанной. И, наверное, навсегда останется загадкой истинный смысл и промыслительное значение творчества писателя, его в высшей степени противоречивый и сложный жизненный путь. Однако в силу естественной гносеологической невоздержанности философы и литературоведы, каждый по своему, пытались разгадать, «расшифровать» тайны мировоззрения, художественного и личного мира писателя, кружили вокруг его иконы. Но большинство кружило, не имея, к сожалению, необходимого органа зрения, имеющего не столько физиологический, сколько духовно-аскетический характер. Из них, на мой взгляд, были и те, кому чудесным образом удавалось приблизиться к иконе Достоевского (Вл. Соловьев, например). Через них открывались вещи, которые сложно было постичь, воспринимая и изучая лишь художественное творчество писателя, каким гениальным бы оно ни было. Эти люди из творческого океана Достоевского умели доставать жемчужины – пророческие смыслы, поражавшие верностью определения онтологических реалий не только живого настоящего, но и призрачно-туманного будущего. В моей работе, конечно, нет подобных претензий. Для меня также остается загадкой икона Достоевского, но мое стремление познать ее, по совету самого писателя, вылилось в образ условно названный «дитё».

  По моему, критерий предложенный Карташевым по отношению к церковной истории, может стать хорошим критерием и в вопросе касающемся «ночной» жизни Достоевского и вообще любого человека. И крайнее превозношение (культ личности) писателя и попытка его очернить не приближают нас к иконе его загадочной личности, его жизни. Но человек очень любопытное и пытливое существо, да и, как я уже сказал, сам Достоевский говорил о разгадывании тайны человека и сам разгадывал. Однако чтобы разгадывать необходимо иметь критерий – глаза, чтобы не упасть в яму.

  Карташев пишет, что лишь «праведно зрящее око» способно увидеть икону. Значит ли это, что по поводу различных жизненных аспектов могут высказываться люди не менее компетентные, чем Свв. Василий Великий, Иоанн Златоуст и др. Совсем нет. Ведь и соборы созывались для того, чтобы в рутине и диалектике мнений, собственных желаний и страстей, незаметно для всех проявился «их высший, богоподобный нетленный образ» - икона. Но важно то, что идея об иконе вещей заставляет задуматься об ответственности за поступок, какой бы то ни было – слово, канон, книга – и принятии решения в соответствии не только лишь с «плотским мудрованием», но и живой всегда охранительной человеческой совестью.

 
  Заключение

  Специфика данной темы затрудняет традиционный синтез в форме выводов и заключений, необходимый как некий результат исследования. Причиной этого затруднения является сама природа предмета – образа «дитё», тем более что в данной работе речь идет не о художественном образе как таковом, а своеобразном – мета-образе, категории скорее философской, нежели литературоведческой. Это условное понятие предполагает отображение как художественных смыслообразов, символов, встречающихся в произведениях Достоевского, так и ментальных характеристик самого писателя. Мы попытались в творческом дискурсе объединить те и другие характеристики вокруг центрального образа «дитё», чтобы выяснить достоверность и возможность данной гипотезы. То есть, действительно ли этот образ имеет место в жизнетворческой концепции писателя - в его личности, идеях, художественных воплощениях, или же это всего лишь беспочвенная, ничем не неподтвержденная авторская (моя то есть) интерпретация.
В начале работы мы коснулись отношения Достоевского вообще к детям, причем, если учитывать последнюю часть работы («Ставрогинский грех»), вопрос рассматривается достаточно широко, по крайней мере, в отношении к нравственной антиномии. По «детской» теме существует, как выяснилось, множество различной документально-биографической информации. Эта тема актуальна также в работах литературоведов, которые в индивидуальном ключе рассматривают особенности детских образов в произведениях Достоевского, выстраивают антиномические ряды, определяют их роль в системе персонажей.

  Мы увидели, что образ «дитё» присутствует также и в тексте произведений писателя и занимает там с точки зрения смыслового наполнения очень важное «место». Хотя, учитывая полифоническую природу художественного мира Достоевского, правильнее будет сказать, огибая принцип субординации, что образ «дитё» является значимой смысловой волной, идейным импульсом в художественной действительности произведений.

  Спецификой образа «дитё» в тексте, является также его архитепическое родство с евангельским «дитя» и это принципиально важно для установления связей данного образа с личностью самого Достоевского. Встречающиеся в произведениях евангельские образы и аллюзии, очевидно, мотивированы не столько художественной необходимостью, сколько внутренней потребностью личности писателя. Для подтверждения этой мысли существуют теперь целые тома очень ценной литературы, написанной, прежде всего, отечественными мыслителями: Вл. Соловьевым, В. Розановым, Н. Бердяевым, М. Бахтиным и т.д.
В работе допускается также мысль о том, что при жизни человека в его интеллектуальном и духовном «пространстве» может «находиться» некий образ или образы, являющиеся отражениями внутренних мотивов человека, его сакральной личностной природы, которые находят также свое реальное воплощение в жизнетворческом континууме.

  Главным принципом исследования явилась неразрывность творчества и экзистенциальной жизненной проблематики Достоевского, что в синтезе дало понятие – жизнетворчества. Религиозность писателя, следование Православной традиции, где главным «образом» является Христос, не может игнорироваться в исследовании его творчества. Образы «дитё» и «Христа» – сопряжены тонким смысловым единством в жизнетворческой концепции Достоевского. И тот, и другой образ является своеобразной дверью в творческий и жизненный тайник писателя. То, что находится там внутри – это тайна души, личности, составляющая икону всей противоречивой «цветущей сложностью» жизни, и вот, следуя совету самого Достоевского, мы теперь эту тайну разгадываем.
 
Павел Пономарев
  
Категория: Литература | Добавил: daria (05.09.2009)
Просмотров: 2173 | Теги: братья карамазовы, дети, Подросток, Федор Достоевский, как дети, Будьте, образ дитё | Рейтинг: 4.0/1 |
Всего комментариев: 0
Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи.
[ Регистрация | Вход ]