Категории раздела

Наш опрос

В 2005 году православные архиереи-экуменисты участвовали в отпевании Римского Папы. Ваша оценка:
Всего ответов: 225

Статистика


Онлайн всего: 1
Гостей: 1
Пользователей: 0

Форма входа

Рассылки Subscribe.Ru
Лампада. Свет во тьме светит



Христианская поисковая система.


Каталог христианских сайтов Для ТЕБЯ 



Маранафа: Библия, словарь, каталог сайтов, форум, чат и многое другое.

Христианский рейтинг ChristForum.info









Главная » Статьи » Культура » Литература

Образ «дитё» в контексте философской антропологии Ф.М. Достоевского (часть первая)
 
  Введение
 
  Федор Михайлович Достоевский как-то записал в своем дневнике: «Дети странный народ, они снятся и мерещатся...». Мало кому придет в голову говорить о Достоевском как о детском писателе в привычном понимании (хотя мне приходилось встречать книги для детского чтения с выжимками из романов и повестей Достоевского: "Подросток", "Братья Карамазовы" /Мальчики/, "Неточка Незванова", "Мальчик у Христа на ёлке" и проч.). Все же в представлении большинства читателей Достоевский - мыслитель, писатель, психолог, пророк (в каком-то смысле), у него все очень серьезно, причем тут дети. Однако я рискну применить выражение «детский писатель» по отношению к Достоевскому, но в иной интерпретации. Здесь важно будет выяснить другое, а именно: что следует понимать под образом "дитё", который, как мне кажется, зримо и незримо присутствует в художественном мире писателя, в системе персонажей, в самом Достоевском.

 
  Здесь так же уместен будет вопрос: упоминалось или исследовалось когда-либо в достоеведении явление подобное тому, что в опыте личной интерпретации я условно называю «дитё».

 
  Из более значительных исследовательских работ, где в числе многих вопросов затрагивается также «детская» тема в творчестве Достоевского, мне не приходилось встречать что-либо близкое или схожее с идеей «дитё». Если и касается кто-либо из исследователей «не возрастного дитя» как некоего христианского образа в человеке, то лишь вскользь, мимоходом, в рамках художественного, а не какого-либо иного мира, и вне жизнетворческой концепции Достоевского.

 
  Интересный подход к изучению детской темы демонстрируют в своей монографии психологи (не литературоведы) О.Н. Кузнецов и В.И. Лебедев. Они обнаруживают в тексте Достоевского такие явления, как «психотерапия детства», а также предлагают идею «сохранения детства», на основе романа «Братья Карамазовы». Исследователи говорят о том, что персонажи романов Достоевского, погрязнув в грехах мира, бессознательно ищут успокоение, очищение, да и вообще ясную неповрежденную опору для жизни – в детстве.

 
  Идея «дитё» имеет специфику еще и в том, что представленный образ не вполне может быть отнесен к области литературоведения, впрочем, как и к области философии. «Дитё» - есть своеобразный образ или мета-образ, который, являясь идеальной моделью идейно-связанных художественных образов и контекстуальных символов, дает возможность приблизиться к сущностному пониманию и осмыслению жизнетворческой концепции Достоевского. Категория творчества в данном случае – есть сила, пронизывающая все личностные сферы бытия, во всех его проявлениях и являющаяся своеобразной «мистической глиной», составляющей слепок-икону всей человеческой жизни в ее непосредственном замысле и воплощении. Образ «дитё» - это по существу надтекстовый идейный оттиск творческого мира писателя, но который не может мыслиться в отрыве от экзистенциальной жизненной проблематики и художественных образов, которые суть его органические отражения.

 
  В известных мне работах, где, так или иначе, затрагивалась «детская тема», используется совершенно иной подход в ее раскрытии. Исследователями за основу берется преимущественно возрастной критерий – и он становится тем смысловым стержнем, вокруг которого вычерчиваются антиномические ряды отношений в системе персонажей, мотивированные идейно-содержательной стороной художественного произведения: ребенок/среда, ребенок/смерть, ребенок/взрослый, ребенок/порок и т.д. Одну из таких антиномий – дети как нечто омолаживающее и одухотворяющее – мы находим в работе А. Волынского: «…дети, эти молодые побеги новой жизни, вырастают… и вносят в общую сдавленную атмосферу новый воздух». Эти слова адресованы детям из «Братьев Карамазовых», где, наверное, наиболее ярко показана Достоевским «детская тема». 

 
  Через возрастной критерий раскрывается нравственная сторона ребенка и все связанные с этим противоречия в сложном и чуждом для него мире. Это действительно огромный пласт в творчестве Достоевского – проблема противоречивого существования «грязного» мира и «чистого» ребенка в нем. В эту тематическую точку можно свести большое количество не только художественного, но и документально-биографического материала. Из «Дневника писателя» мы узнаем, например, что Федор Михайлович сам неоднократно посещал так называемые богоугодные заведения (пансионы), где пытался вникнуть в их сложную противоречивую жизнь на гране естественного отбора и вместе с тем сознательно преодолевал образ увиденной «нечистоты» личным представлением о ребенке, как о существе чистом и естественно-добром.

 
  Все эти аспекты, не смотря на их значимость, не выходит за рамки нравственной возрастной проблематики, и не ставят иных задач, кроме рассмотрения и углубления в сферу личности (психики) ребенка и его отношения с живой действительностью.
В отличие от «нравственного» метода в изучении «детской» темы в творчестве Достоевского, ближайшими целями концепции «дитё» является проявление в некотором смысле мистического жизнетворческого «негатива» Достоевского, который бы смог показать его «духовный образ» или икону в контексте всей жизни.
 

  Дети. Антропология Достоевского
 
 
  Известно, что проблемы связанные с судьбами детей в жестокой диалектике мира серьезно интересовали писателя, а детская душа была для него чем-то вроде «святая святых». Наверное, чтобы изучать и понимать эту святыню, необходимо самому иметь добрую и чуткую душу. Достоевский имел такую душу. Поэтому он, обнаружив факт растления ребенка в человеческом обществе, говорит об этом, с одной стороны, как о чем-то совершенно неправдоподобном, чуждом человеку, но, с другой стороны понимает, что подобные вещи всего лишь часть реальной действительности. Это противоречие рождает глубокий внутренний «надрыв» в Достоевском, скорбь человека о человеке. Подобное состояние вынуждает писателя разобраться в том, что же такое человек: "разумное животное", которому не чуждо безобразие в любом виде, или же, человек есть образ Божий, и состояние греха для него совершенно не естественно.
В письме к брату от 16 августа 1839 г. Достоевский высказал мысль о том, что: «Человек есть тайна. Ее надо разгадать, и ежели будешь ее разгадывать всю жизнь, то не говори, что потерял время; я занимаюсь этой тайной, ибо хочу быть человеком».

 
  Невольно напрашивается вопрос: а почему собственно, чтобы быть человеком необходимо разгадывать какую-ту тайну о человеке и что вообще представляет собой это разгадывание? Достоевский здесь встает на очень зыбкую почву с точки зрения христианской антропологии, с которой он себя еще в этот период не соотносит. Хоть из строк адресованных Достоевским брату и не следует прямо, что надо изучать кого-либо кроме самого себя, но судя по всему здесь уместно и такое толкование.

 
  Но может ли человек, не достигший духовного совершенства, аскетической зрелости, без вреда для самого себя «разгадывать» других людей. С точки зрения святоотеческой антропологии это невозможно, так как невозможно видеть слепому по определению.

 
  Достоевский не сразу находит путь к прозрению и сначала по юношески горячо, но безуспешно ищет помощи у «светских лекарей» (М.В. Буташевич-Петрашевский, В.Г. Белинский). А затем медленно, но верно он приходит к пониманию Евангелия, как «открытого ока», которым возможно разглядеть даже самые темные закоулки человеческой души, и не только разглядеть, но и осветить и уврачевать. Может быть, здесь и закладываются Достоевским первые кирпичики в основание антропологического здания, строящегося уже не на гуманистическом песке (Ж. Санд, О. Бальзак), хотя писатель до конца жизни будет подпитываться лучшими из их творений, а на крепком и надежном камне Христова учения.

 
  Достоевский выбирает человека сотворенного по образу и подобию Бога, и этот выбор помогает ему объяснить отвратительные явления жизни, чудовищные аномалии человеческой души как временные, преходящие; он не перестает замечать свет Божьей любви в мире, направленный на каждого из людей: униженных и унижающих, праведных и порочных, добрых и злых. Ибо " мы познали любовь, которую имеет к нам Бог, и уверовали в нее. Бог есть любовь..." (1Иоан.4:16).

 
 Христианское понимание человека, по-видимому, оберегло писателя еще и от тех болезней, злокачественных опухолей, которыми был наполнен столичный воздух того времени. Этим воздухом отравлялись все, начиная от низших и средних слоев общества, и кончая передовыми людьми эпохи: писателями, критиками, политическими деятелями, духовенством. В писательской среде эти симптомы выражались, как правило, в виде эстетствующего брюзжания, иронизирующего пессимизма и воинствующего атеизма (Тургенев, Щедрин, Чернышевский).

 
  В той или иной мере Достоевский пережил все эти «недуги», перенеся их на собственном организме, и приобрел, таким образом, достаточно прочный иммунитет. По воспоминаниям самого писателя исключительную роль в становлении его как личности, сыграли события связанные с 1849-1854 годами: петрашевцы, инсценированная казнь, каторга... Но это лишь сухая схема, слова, под которыми кроятся живые смыслы напряженного человеческого сознания: борющегося, сомневающегося, ищущего истину.
 
  Как ни странно, но именно на каторге - в душных смердящих острогах с бритыми угрюмыми существами, отдаленно напоминающими людей, Достоевский действенно укрепляется в Христовой вере; а в человеке, обезображенном средой, грязными заскорузлыми пороками, он начинает видеть светящийся в страдающей душе образ Божий. Суть того сложного и противоречивого пути, по которому шел писатель - шествие по грани между верой и неверием, суть его внутренней диалектики, очень точно передают известные, но, по смыслу, сугубо интимные и выстраданные Достоевским слова: «Не как мальчик же я верую во Христа и его исповедую, но через большое горнило сомнений моя осанна прошла». Таким образом, становится очевидна огромная разница между взглядами на человека, общество, мир в целом, Достоевского и взглядами его современников таких как, скажем, Толстой или Тургенев.

 
  По мысли Владимира Соловьева Достоевского отличало то, что он «не подчинился влиянию господствовавших кругом него стремлений, не следовал покорно за фазисами общественного движения - он предугадывал повороты этого движения и заранее {судил} их. А судить он мог по праву, ибо имел у себя мерило суждения в своей вере, которая ставила его выше господствующих течений, позволяла ему видеть гораздо дальше этих течений и не увлекаться ими».

 
  Достоевскому незачем было тосковать, зная, какая радость ожидает человека в жизни вечной. Правда, к этой жизни приходится идти, находясь по горло в грязи черного-пречерного болота. Под болотом можно понимать земную человеческую жизнь во всем ее безобразном многообразии. Однако, идя по горло в болоте, важно всегда помнить о сияющем солнце и Небе над головой. Странно, что немалое число читателей Достоевского видят как раз это черное болото, а сияющего солнца приметить никак не могут. Это прямо беда. В Достоевском столько весеннего света, "клейких листочков", детской радости, а кого ни спроси: Достоевский мрачный, Достоевский тяжелый, его невозможно читать...

 
  «Дитё» как образ. Евангельский контекст

  Образ «дитё» архетипичен. И если мы будем исходить из мировоззренческой концепции Достоевского, то адрес данного архетипа станет очевиден - это Евангелие.

 
  Слово "дети" употребляется в Евангелии в различных значениях. Например, как обращение Христа к апостолам, народу; или же как обращение апостолов к своим ученикам: "... Иисус опять говорит им в ответ: дети! как трудно надеющимся на богатство войти в Царствие Божие!" (Мар.10:24). " Дети! недолго уже быть Мне с вами" (Иоан.13:33). "Дети мои, для которых я снова в муках рождения, доколе не изобразится в вас Христос!" (Гал.4:19). "Дети! вы от Бога, и победили их; ибо Тот, Кто в вас, больше того, кто в мире" (1Иоан.4:4). Наряду с "детьми Божьими", в Евангелии существует также определение "дети диавола", составляющее оппозицию первому определению: "Дети Божии и дети диавола узнаются так: всякий, не делающий правды, не есть от Бога равно и не любящий брата своего" (1Иоан.3:10).

 
  Несмотря на варианты в значении, все же можно выделить центральный смысловой образ "дитя" в Евангелии. Самым верным, пожалуй, примером, выражающим суть данного образа является ответ Христа на вопрос учеников, кто больше в Царстве Небесном. "...и сказал: истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное" (Матф.18:3).

 
  «Видя, что учениками овладевает страсть честолюбия» - толкует блаженный Феофилакт - «Господь смиряет их и в пример бестщеславного отрока показывает им путь смирения». И затем добавляет: «так и нам должно иметь смиренный ум, впрочем не детский, и быть незлобивыми, но не неразумными» [там же].

 
  Очень важно, что в поступке Христа Феофилакт видит указание не на возраст дитя как таковой, и не на внешние его проявления, а на имманентную природу детства, выраженную в незлобии и близости к Богу. Следовательно, чтобы быть достойным Царства Небесного, человеку необходимо быть ребенком по духу, "на злое быть младенцем", как говорит апостол Павел (1Кор.14:20). Не к этому ли богоподобному образу стремится Достоевский, понимая, что это нечто – дверь в Царство Божие.

 
  Очевидно, что именно по-евангельски Достоевский смотрит на человека, и что именно отсюда, из евангельских ясель, он с особой осторожностью и любовью вынимает свое "дитё". «Если... не будете как дети, не войдете в Царство Небесное». Присутствие этих строк, если не явно, то косвенно ощущается в большинстве произведений Достоевского: через сложные диалогические, и, на первый взгляд, не естественные отношения персонажей (их не типологичность); их душевные блуждания, падения и воскрешения. Чтобы подтвердить неголословность данной мысли, приведу пример из текста "Преступления и наказания". Это диалог Раскольникова с Соней, где очевидно звучание авторской мысли в унисон с мыслью евангельской: "А ведь дети - образ Христов: "Сих есть Царствие Божие". Он велел их чтить и любить, они будущее человечество...».

 
  Совершенно ясно, что здесь не имеется в виду известный фантастический сюжет, где дети бы захватили власть над миром и «мир взрослых» превратился бы в «мир детей» (даже мультфильм такой есть – «Праздник непослушания»). Видимо, из небогатого запаса мирских категорий достаточно сложно найти тот, с помощью которого можно было бы приблизиться к «человеку инобытия». А это приближение Достоевскому необходимо, поскольку именно там – «на верху» есть раскрытие всех тайн человека(!) и всех тайн мира. Недостаточно для писателя показать лишь внешнюю, земную диалектику без выхода в Небо, как это делает, скажем, французский писатель Эмиль Золя в «Жерминаль». Достоевский хочет разгадать человека вполне и показать, насколько это возможно, весь путь – от мрачного подполья до той загадочной и вечной обители, где ангелы поют.

 
  Может возникнуть вопрос: почему Достоевский не раскрывает «небесную потенцию» человека ангельскими образами? Потому что Ангелы – не есть люди, и они в силу своей (отличной от человеческой) природы не могут переживать никакой диалектики, никаких взлетов и падений. И, в сущности, они не интересны, если можно так выразиться, Достоевскому именно своим положительным блаженством и недиалектичностью. Сам Христос указал на образ, который оказался исключителен с одной стороны своей простотой, но с другой стороны – вечной загадкой того, что же такого есть в детской природе, что каким-то образом приближает ее к человеку инобытия, человеку Царства Небесного.

 
  Вспоминается замечательный эпизод из романа "Идиот", где князь Мышкин смотрит на портрет Настасьи Филипповны и, словно прозорливец, сумевший разглядеть за женской красотой нечто большее, произносит таинственную фразу: "Ах, кабы добра! Все было бы спасено!" Читая Достоевского, невольно возникает мысль, что с подобной репликой, может в несколько измененном виде, автор обращается к каждому своему персонажу и человеку вообще: "Ах, если б в вас жило дитё, все было бы спасено..."

 
  Что же такое собственно "дитё", и уместно ли вообще на основе этого просторечного выражения, встречающегося всего раз в одной из глав "Братьев Карамазовых", говорить о нем как о своеобразной категории художественного мира Достоевского, или как об идейном зерне, вырастающем в целую философию?

 
  Антиномия: смерть и воскресение

  Как бы много не было сказано и написано философами и литературоведами о глубинах, подводных камнях, ненайденных сокровищах духовного океана Достоевского, все же рискну предположить, что смысловым ядром в философии писателя является антиномия: смерть - воскресение. А жизнь? Жизнь вечная - в воскресении, а жизнь земная является лишь полем битвы для человека, областью рефлексии, сознанием - отражающим окружающую действительность - ясным или замутненным грезами. Что касается грёз, то здесь не лишним будет вспомнить о проблеме человека-мечтателя, немаловажной в антропологии Достоевского.

 
  Дадим определение мечтателю. Мечтатель это - человек больной и душевно разлагающийся под действием «болезнетворных» мечтаний. Сама природа мечты не представляет собой ничего опасного или плохого - это идея, «зерно» мысли, требующее доброй почвы и умелых рук, т.е. деятельности. Мечта тогда лишь становится опасна для человека, когда она замыкается в вакууме болезненных, сладеньких переживаний, оторванных и от мира реального и, что самое главное, от Бога - главного источника защиты и блага. Человек создает свой особый мирок и медленно угасает в нем, хиреет, съедаемый ненасытными клопообразными мечтаниями.

 
  Почему же все-таки Достоевский так не равнодушен к проблеме мечты, ее воздействия на человека, со-бытия человека и мечты. Самому писателю, по-видимому, мечтательность не была чужда. Любовь к романтизму, сюда можно отнести пламенное юношеское увлечение Шиллером, отнюдь не случайна. Молодое одаренное сердце Достоевского отдается стихии мира и пытается проникнуть в его тайны. Позднее оно понимает, конечно, что бессмысленно растрачивать живые силы на весь мир, бездумно распылять их в сумеречный космос, человек – вот где тайна всего, которую следует разгадать.

 
  Когда мечта воспринимается мирским сознанием, то, как правило, не возникает особых противоречий. Мечта представляется как таинственный источник удовольствия и отдохновения от суеты мира сего. Хотя этот факт ухода от действительности посредством мечты должен бы вызвать некоторую настороженность или вопрос: почему так. Но этого зачастую не происходит, и на все имманентное и «тонкое», исходящее из души, мирское сознание закрывает глаза и не желает замечать до тех пор, пока не наступит следующий сеанс мечтания.

 
  Воплощенная рефлексия – Достоевский не мог просто отмахнуться от такого загадочного явления как мечта, или видеть в ней лишь источник творческой подпитки и вдохновения. Федор Михайлович все явления жизни, какие-то ни было, всегда переводит в религиозный контекст, помещает в своего рода экспериментальную пробирку, и затем уже внимательно их изучает. Поэтому и в случае с мечтой, Достоевский пытается в первую очередь узнать ее природу (от Бога ли она?) и как она воздействует на человеческую душу.

 
  Мечта – это не просто раздраженное воображение или грезы. Мечта – это некая идеальная модель чего-либо, микрокосм, который человек сознательно или несознательно создает в своей душе, исходя из таинственной, но вполне естественной (с точки зрения стремлений человеческого духа) потребности.

 
  И тогда у Достоевского возникает мысль: не есть ли феномен мечты – одно из мотивационных стремлений, сохранившихся после грехопадения и изгнания человека из Рая («Сон смешного человека»). Не есть ли это одно из тех душевных звеньев, которые созданы, чтобы помочь человеку приблизиться к Богу, к его всесильной любви. И каков должен быть ужас осознания противоречия, когда это «божественное стремление» исходящее из сосуда человеческого духа – искажается и действует как очень тонкая, внешне не видимая прелесть.

 
  Разгадав по-своему природу мечты, Достоевский вносит свое понимание этого явления и в художественный мир. Мы видим, что герой-мечтатель в произведениях писателя, это человек обреченный на медленное душевное разложение, мучительное и бессмысленное шествие к холодной могиле. Персонажей сумевших побороть в себе болезнь мечтательности и вернуть мечте истинную божественную природу не так много (Раскольников, «смешной человек») и, как правило, их выздоровление сопровождается мучительными ломками и сомнениями.

 
  Достоевский вовсе не отдает предпочтение отчаянным реалистам и «трезвенникам» жизни. Эти люди, как правило, индеферентны к идее Бога, они пассивны и примитивны в своем бытии. Их микрокосм сводится к видимому естественным зрением миру – пропитание, накопление, защита, власть и т.д. Душевный мир мечтателей гораздо богаче и сложнее, в них есть та же мучительная язва познания, что и у самого Достоевского. Мечтатель – диалектичен и потому таинственен и потому интересен.

 
  По мысли евангельской, человек рождается не для того, собственно, чтобы жить на земле, находя в этом конечную цель своего существования и полноту блага, а для того, чтобы поборов смерть наследовать жизнь вечную. Жизнь по Евангелию - это испытание, без которого невозможно достичь истинного счастья во всепрощающей, всенаполняющей и всеочищающей Любви. Это почувствовал и осознал Митя Карамазов, сидя один в камере и выбрав путь страдания: "И чувствует он еще, что подымается в сердце его какое-то никогда еще не бывалое в нем умиление, что плакать ему хочется, что хочет он всем сделать что-то такое, чтобы не плакало больше дитё..."

 
  В чем же удовольствие, радость от жизни, которая вся одно нескончаемое страдание - кровь, слезы, голые нервы, борьба. Ответ мы находим там, где его в свое время нашел ссыльнокаторжный Достоевский, находясь в непроницаемом каземате, и имея у себя под подушкой единственную книгу, позволенную в остроге - Евангелие: "Тогда Иисус сказал ученикам Своим: если кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною..." (Матф.16:24).

 
  Крест в Евангелии символизирует страдание. Каждый человек несет свой собственный крест и терпит страдание. Только часто он не понимает, почему ему суждено страдать в этом мире, нести крестную ношу. И не понимая этого, человек начинает бунтовать, его охватывает гордыня, происходит жуткая рефлексия с пытками и кровью, и все для того, чтобы получить «фаустову премудрость", объяснить себе суть великих вещей и явлений без Бога. Но огромным утешением и светом для тех, кто выбирает путь радости через страдание, являются другие евангельские строки: "... возьмите иго Мое на себя и научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем, и найдете покой душам вашим" (Матф.11:29).

 
   Достоевский не надеется на покой в этом мире, разве не об этом говорят все его произведения. Разве не устремлены духовные очи героев Достоевского горе, а не долу. Мнение известного русского мыслителя К. Леонтьева о хилиазме и «розовом христианстве» Достоевского не бесспорно. Леонтьев при всей оригинальности и остроте мысли проявляет подчас поразительную недальновидность и узость. По мысли Г.П. Флоровского он ужасно боится того, что Господь может полюбить и сделать счастливым человека: «Леонтьев весь был в страхе. Он был странно уверен, что от радости люди забываются и забывают о Боге. Потому и не любил он, чтобы кто радовался. Он точно не знал и не понимал, что можно радоваться о Господе. Он не знал, что "любовь изгоняет страх"». Леонтьев часто ссылается на Евангелие, выбирая из него более «страшные» апокалипсические сюжеты и не как не хочет и даже боится увидеть чуда в Канне Галилейской, совершенного Христом для людей.
 
  По причине явной жизненной тенденции впадать в крайности Достоевский мог, конечно, допустить некоторые нехристианские «вольности» в своем мировидении, но это никогда по настоящему не уводило его с евангельского пути, с которого, однажды уверовав, он уже не сходил до конца.
  Павел Пономарев
 
(продолжение cм. здесь) 
 
Категория: Литература | Добавил: daria (05.09.2009)
Просмотров: 6032 | Теги: братья карамазовы, дети, Подросток, Федор Достоевский, как дети, Будьте, образ дитё | Рейтинг: 4.5/2 |
Всего комментариев: 0
Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи.
[ Регистрация | Вход ]