Устюг – где сходится Сухона с Югом у горы Гледень. С годами подмыло гору и перевелся город на другой берег, где и стоит поднесь.
А на прежнем месте остался Троицкий Гледенский монастырь, да деревенька Пухово. В ней и рождение отрока Иоанна у честных родителей. Да вот беда – уродилось чадо нецелоумно, и от такой печали затосковал отец отрока, Савва, и сгинул неведомо куда, а мать его Мария скрылась в Троицкий Орловский монастырь, где постриглась; отрок же ушел в город, где и подвизался в юродстве.
Устюг – он Великий, сам торгует и вся торговля с Заволочьем, с Поморьем, с Пермью, с Печорой и Югрой – через него. С Руси и на Русь, летом водой, зимой санями ехали торговые гости, здесь им отдых и досмотр княжеской мытной службы. Туда ехали порожними, оттуда везли соль и мягкую рухлядь. Великое доставалось богатство, кто назад вернется и голову в пути не сложит.
И кто ни ехал, ни проходил, кто ни возвращался, все перед путем-дорогой шли приложиться к мощам Праведного Прокопия. Славился город своим угодником. Известно: каждая страна и град блажит и славит и похваляет своих чудотворцев. О Прокопии многое рассказывали. Первым явился юродивым на Руси. Будто из немцев, пришел из Новгорода в рубище, с одной книгой в руках, а книга не наша, латынская. Был нагоходцем, в любой мороз ходил наг и бос, ночевал же на церковной паперти. Один только раз в такой мороз, что птицы на лету замерзали и падали, попросился юродивый обогреться в дом попа Храпа; у него-то потом и родился по молитвам святого сын Стефан, что стал просветителем Пермским.
Летом же сидел Прокопий на крутом бережку и благословлял плывущие суда, добрым знаком считалось. Не все верили святому человеку, гнали его и обижали. Но случилось такое, что потом все поверили. Летней горячей порой страшная гроза находила, не помнили такой старожилы – небо сверкало и гремело, ветер с ног валил, дышалось тяжко, шла на город ужасная черная туча с кровавой опушкой. Не иначе, наступал конец света, бежали люди кто куда – кто в церковь, кто по домам затворялся. Святой же, воздев руки, устремился за город, навстречу туче. Страшный удар раздался, будто небо раскололось, колокола сами собой зазвонили, завопили люди – вот и конец! – но стихло вдруг и небо посветлело. Вышел народ за город, видят – стоит Прокопий невредимо, а вкруг него все поле засеяно каменьями – отвел он тучу. И то дивно: скот пасся неподалеку – и ему ничего. Те камни потом собрали в кучи, кучи те землей занесло и не все теперь верят, что такое было.
Кончина же Прокопия такая: среди лета снег выпал, большие сугробы намело, а как потаяло, увидели все, что сидит Прокопий в снегу на том месте на берегу, где всегда сиживал, сам бел как снег – преставился. На том месте ныне его церковь и его святые мощи. Богат чудесами Великий Устюг!
Являлись потом в город и другие юродивые, да все шалуны и пустосвяты, этих выпроваживали, приговаривая: “Нам одного Прокопея хватает!” Не любил устюжский народ озорства.
Отрока же Иоанна миловали пока: мал, и сирота, и нецелоумен, не понять, как живет – в чем душа в нем, наг и бос, одна рубашонка на теле. Все бы ничего, да шаловал он порой: подойдет к мужикам, смотрит жалобно, хочет сказать что-то и не может, станут смеяться, а он непотребство сотворит. Его пихнут да поддадут слегка, а он еще пошалует. Но все ж терпели – уж больно мал и хил, а сколь горестное житье ведет! Столь горестное, что уму непредставимо ныне, а ведь было!
Пребывал же отрок Иоанн на Соборном дворище. Там близ гроба преподобного Прокопия была его конурка, соорудил же ее для него церковный сторож Ондрюша Мишнев – один он отроку благоволил. Впрочем, не оставался там отрок, а ходил по улицам, пытался что-то сказать людям, не мог и плакал. “Отчего он плачет?” – спрашивали люди Мишнева. “Он вас оплакивает”, - отвечал. На это смеялись люди. “Потому и оплакивает, что сами не умеете”, - говорил, но кто станет слушать Мишнева, такого же полудурка...
Полагали люди про отрока, без ума он, вроде животины несмысленной, живет без Бога. И правда, днем, когда народ, не входил он в церковь. Ночью же, однажды, зашел соборный иерей Григорий, по прозвищу Долгая Борода, по своей надобности в храм и видел: стоит отрок Иоанн, воздев руки к небесам. Долго так стоял; хотел иерей тихонько уйти, да скрипнула дверь, а тот встрепенулся, вскочил, дивно сверкнул очами и высочил вон. Иерей же о бывшем никому не говорил.
Было и иное чудо. Жена устюжского наместника Федора Красного, Мария, занемогла, лежала в горячке. Ничто не помогало, но надоумил кто-то послать к юродивому: может поможет. Служанка пошла и нашла отрока за городом, на гноище среди собак. Собаки зарычали, а она от страху слова не могла выговорить. Тогда отрок подошел к ней, засмеялся, поднял с земли камешек, поплевал на него и дал. Этот-то камешек приложили больной в жару ко лбу, она и исцелела.
Мало кто верил, да как и поверишь? Народ устюжский бывалый, всякого насмотрелись. Чтоб малец чудотворил? – да не бывает такого! Одному удивлялись – собаки к нему ласковы, а известно: собаки плохого и хорошего человека отличают. Так и за отроком ходили собаки. Утром они входили с ним в город и разбегались куда-то, вечером же, когда отрок уходил, сбегались к нему.
Четверо их было, собак. Как их зовут, поначалу не знали, потом имена им дал Ондрюша Мишнев.
Самым большим и черным был Полкан. Жил в деревне, сидел на цепи, караулил хозяйское добро, да провинился чем-то, и повели его казнить; хотели удавить, да промахнулись, он вырвался и убежал. С тех пор к человеку близко не подходил.
Бушуй был лисьего цвета, тоже большой, попал в город с торговыми людьми, взят был у самоедов на Мезени и служил в пути, а как выехали на Русь, не нужен стал. Сели гости в струги и поплыли, а его оставили; долго бежал он по берегу, думал, усовестятся, возьмут: не взяли, а плавать самоедские ездовые собаки не привычны, выбился из сил, сел на берегу, повыл и назад потрусил.
Жучка собаченка была невеликая, черненькая, востроухая, веселая, детишек любила, ластилась к ним. Был у нее пушистый хвост, а некий злой человек, из одного озорства, взял и отрубил. Плакала и выла собачка, так и осталась с обрубком, а человека стала бояться пуще огня.
Мушка потому названа, что вовсе мала – маленькая собачка до смерти щенок – неведомой породы, таких в городе не велось, светленькая, глаза – бусинки, скачет на трех лапках, четвертую ей мальчишки камнем перебили – им весело в собак кидать.
Так они и жили: четыре собаки и отрок. Подсмотрели люди: летом ночевали они в лесочке, а зимой, в морозы - на гноище, куда назем свозят. Ложился отрок на гноище – от него в мороз пар идет и снизу тепло – ляжет, свернется клубочком, а поверх его собаки, обложат со всех сторон, никакой мороз не страшен – им тепло и ему тепло. Снежок повалит, занесет – тоже ничего: вылезут, отряхнутся и пойдут по своей воле.
Летом редко бывал отрок в городе, только на большие праздники, ходил по Соборному дворищу и выкрикивал непонятные словеса, а то и шаловал непотребно, и тогда неразумные человеки пхали, били и оплевывали его, а он плакал и уходил.
Нередко видели люди, как летней порой, за городом, на зеленой травке на бережку сидел отрок Иоанн и крестил проплывавшие суда, как Праведный Прокопий делал, а с ним на солнышке его собаки. Удивлялись люди, качали головами – странно это было, а иные смеялись: ишь, чего выдумал! С самим Прокопеем равняться!
Не сказать, чтоб все были жестокосерды. Иные бы и рады пожалеть, позвать домой, покормить, обмыть. Да не шел он, бежал от людей, как и собаки его, а от жизни на гноище столь смраден стал, что не подойти от злой вони.
В тот год рано весна наступила и все радовало. Лед прошел по Сухоне и, миловал Бог, не повредил ничего. Теплынь пришла, зазеленело и расцвело, месяц май, по-русски – цветень. Уже и Вознесенье подошло, а за ним скоро Троица, зеленым лес покроется.
В праздник полна народом была соборная церковь Успения. К концу шла служба, как случилось небывалое. Никогда при народе не входил отрок во храм, а тут вошел.
Остановился средь храма, осмотрелся и стоял, и не понять было, зачем пришел и чего хочет. Люди же отступали от него, столь отвратен был облик его, столь смердил, что боялись опачкаться, а иные зажимали носы.
Староста же церковный, видя такое непотребство, подошел к отроку и ткнул его клюкой, чтоб уходил. И другие горожане подошли, начали пихать его и гнать и выпихнули из храма. Он же сел на паперти рядом с нищими, мычал такое, что понять нельзя и плакал горько.
Кончилась служба, вышел народ из церкви. После духоты хорошо было на вольном воздухе, на зеленой травке-муравке, стояли люди, между собой разговаривали. Только вдруг смятение сделалось. Юрод начал выкрикивать нечто невразумительное и плакать, над ним смеялись, а он похабство сотворил да такое, что всех возмутило, а кто-то, самый злой, крикнул: “А-ну его!” Бежал спасать Ондрюша Мишнев, да не смог пробиться, а там, в кругу, били юродивого жестоко, каждый норовил вдарить посильнее, отрок же был тоненький как спица, тут и свалился без памяти, и тогда пхали его ногами.
Ох, люди-народ! Не про вас ли сказано: “Устюг-то, он – Великий, а народ в нем дикий”.
Только случилось тут такое, чего никогда не бывало, чего и представить невозможно.
Выскочили вдруг четыре собаки. Полкан за сапог кого-то тяпнул. Бушуй в батог вцепился. Жучка черным волчком с брехом под ногами завертелась. А Мушка, крохотная, всего-ничего, жалкая тварь, выскочила вперед, всех оглядела и по-своему грозно пискнула. И, на нее глядя, замерли все, опомнились и устыдились.
Эх, вы, люди, напали на убогого, а такая тварь малая, ничтожная, всего ничего, ткни – и нет, а сколь отважна: всех устыдила!
И поняли все, что случилось нечто такое, что простыми словами не объяснишь. Да и нужны ли слова?
Все шире расступались горожане, собаки же собрались возле отрока, обнюхивали его и лизали. Отрок очнулся, увидел народ, вскочил и бросился бежать, а собаки за ним и скрылись из глаз.
И наступила вдруг великая тишь. В молчании разошлись все по домам, и замер город в неведомом ожидании. Жутко всем стало.
Ночь была бела и светло было как днем. И всю ночь слышалось, как выли за городом собаки, а городские им откликались.
Утром по ранней свежести двинулись люди из города, и на гноище увидели отрока Иоанна. Лежал он, глядя в небо отверстыми очами, а собак рядом не было. Чист и светел был лик его, а тело бело как снег.
Взяли люди честное тело его и перенесли в соборный храм Успения, весь город ходил с ним прощаться, и плакали и каялись многие. Погребли блаженного на месте палатки его, что соорудил для него сторож Мишнев у стен соборных и немалые чудеса случались с тех пор у честных мощей его.
А собаки после того пропали и никто не знал, куда делись. Один только сторож Ондрюша Мишнев знал. Видел он светлой ночью, когда встало облако над горизонтом золотой горкой, как шли по откосу на небо отрок Иоанн и четыре его собаки: Полкан, Бушуй, Жучка и Мушка.
Геннадий Русский,
"Клейма к иконам северорусских святых"
|
